Побагровевшее с первыми фразами лицо отца постепенно возвращает здоровый оттенок, и его голос звучит чуть мягче.

 — Я никогда не приму его в качестве твоего избранника, Яна, хотя бы потому, что он предал мое доверие.

 — Ты тоже предал мое доверие буквально на днях. Ты мне соврал, когда я задала тебе прямой вопрос. Почему? Ты ведь всегда говоришь правду.

 — Потому что есть дела, о которых тебе не следует знать.

 — Нет, папа. Ты соврал, потому что боялся меня потерять. Знаешь, отчего мне больнее всего? Оттого, что ты не принимаешь меня такой, какая я есть. Я тебя всегда принимала, даже когда одноклассницы дразнили тебя бандитом, ни на секунду не сомневаясь, что у меня самый лучший папа на свете. И это не потому, что я наивная дурочка, которая не видит дальше своего носа: я знаю о тебе больше, чем ты можешь предположить. И про дело о смерти Порохова, в котором тебя обвиняли, я тоже в курсе. Просто моя любовь к тебе настолько сильна, что я научилась жить с мыслью, что мой идеальный отец неидеален для остального мира. Я справилась с этим, когда мне исполнилось четырнадцать, и всегда думала, что могу рассчитывать на взаимность.

 — Много ты не понимаешь еще, Яна. Нет у тебя с ним будущего. 

 — А с кем есть? С Даяновым? Я ведь терпела его присутствие все эти дни только из-за тебя. Думаешь, что я, как ребенок, захотела лошадку, а ты меня обманом отвел в другой магазин, купил зайца, и я про нее забыла? Сначала Шевченко, урод Костюков, кокаиновый торчок Лапин, Дудинский приставучий, теперь Даянов. Смирись, пап. Не выберу я ни одного из них, потому что уже нашла себе идеального мужчину. 

 Эти слова я произношу, не скрывая раздражения, на что отец фыркает.

 — Я понимаю, что Андрей не совсем тот, кого ты видел рядом со мной. Да, старше, да, у него не кристальное прошлое, далеко не девственник и твой лучший друг. Просто так получилось, пап. Я влюбилась в него, когда мне было восемь, и оказалось, что на всю жизнь. Иногда и сама не могу поверить, что у нас все получилось, и что он из всех женщин выбрал меня. Я не откажусь от этого шанса, пап, потому что Андрей делает меня счастливой. Просто вслушайся в мои слова: я впервые в своей жизни счастлива во всех смыслах. Я ведь тебя тоже никогда ни о чем не просила, а сейчас прошу: уважай мой выбор, даже если он тебе не по душе. 

 От волнения и под напором эмоций мое дыхание учащается, и приходится приложить ладонь к груди, чтобы его успокоить. Пожалуй, еще никогда в жизни я не была так откровенна и никогда настолько не хотела быть услышанной. 

 — Я выслушал тебя, Яна, а теперь послушай ты. Смолин - это ошибка. Влюбилась ты в придуманный образ, твоей любви он недостоин и никогда достоин не будет. Ваши отношения я никогда не приму.

 Сердце падает, и впервые за всю жизнь я ощущаю полнейшее опустошение и бессилие. Я начинала говорить в полной уверенности, что отец смягчится, ведь по-другому, когда любишь, и быть не может. Но по ту сторону стена, до которой не достучаться. Человек, который, как я думала, всегда и во всем меня поддержит, попросту отворачивается от меня.

 — Ты очень жесток, пап, — эти слова мне приходится проталкивать сквозь растущую боль в груди. — Ты ставишь меня перед выбором.

 — И кого ты выберешь? Человека, который дал тебе все, или того, с которым толком не знакома?

 — Ты всерьез спрашиваешь меня об этом сейчас?

 — Я уже сказал, что твой выбор не приму. Так что давай уж сейчас выясним, кого я всю жизнь воспитывал. 

 — Пап… — на секунду я лишаюсь дара речи, не в силах поверить в услышанное. Что он впрямь может выставить мне ультиматум.

 — Что, Яна? — голос отца звучит настойчиво и с вызовом, пока он сверлит меня гневной синевой своих глаз. — Простой вопрос. 

 — Я тебя не узнаю или просто не знаю. За что ты так со мной? Почему я должна выбирать между семьей и возможностью быть счастливой?

 — Потому что у тебя еще будет счастье. Но не с ним.

 — Ты ничего не знаешь обо мне и о нем, пап. И я не выберу тебя, хотя бы потому что Андрей никогда не заставлял и не заставит меня выбирать между вами. Ты ненавидишь предательство, а именно это вынуждаешь меня сделать — предать человека, которого я люблю, ради своего упрямства и гордыни. Если я брошу его, то начну тебя ненавидеть за то, что ты лишил меня сбывшейся мечты. Проиграю по двум фронтам.

 Отец скрещивает руки на груди и оглядывает меня, словно видит впервые, во взгляде — разочарование напополам с гневом.

 — Не ожидал от тебя.

 Я задираю подбородок и смотрю ему в глаза. 

— Тебе следовало бы. 

 Я разворачиваюсь и иду к выходу, потому что мне необходимо поскорее оказаться одной. Ком в горле душит меня, слезы катятся по щекам — их немного, но они, как никогда, горькие. Я даже предположить не могла, что самый родной мне человек окажется настолько глухим к моим чувствам и мольбам. Думала, стоит мне подобрать правильные слова — отец обязательно все поймет. 

 В номер Андрея я не иду — выхожу из отеля к бассейну и забираюсь в тень шезлонга, чтобы дать себе время прийти в себя. В течение нескольких минут смотрю на голубую гладь воды и, смахнув рукавом влажные подтеки с щек, начинаю накидывать план. Первым делом нужно узнать у Андрея, насколько он прилетел, и сегодня же купить билеты, чтобы вернуться с ним в Москву. Для себя я уже точно решила, что с отцом в Хайфе я не останусь. Он попросил сделать выбор, и я своему буду соответствовать.

37

Андрей

Яна не появляется в номере вот уже час, после чего я решаю сам ей набрать. Как там говорят? Сердце не на месте? Вот сейчас у меня примерно так. Знаю, что разговор с Семеном — квест, который она должна пройти сама без чьей-либо помощи, но, очевидно, отношения то и предполагают: ее проблема становится моей. Ей двадцать четыре, она к людям с открытым забралом и верой, Семену пятьдесят три, и он привык, чтобы мир вращался туда, куда он хочет. То, что она его дочь, смягчающим обстоятельством не является — я уже выяснил.

Еще сильно беспокоит, что Галич сдуру заставит ее выбирать между нами. Не столько за свою брошенную шкуру трясусь, сколько за Янкино состояние переживаю. Хотя за шкуру тоже волнительно: в первый раз все же женщину к себе подпустил, и сейчас уверен, что в последний. Убей как не хочется такого сценария. И не потому, что я альтруист большой и ратую за мир во всем мире, — эгоист я, и еще какой. Просто конкретно ее я счастливой видеть хочу во всех смыслах. Был бы уверен, что без Семена в ее жизни наступит тотальный праздник: плюнул бы и перетер. Но не будет так. Пусть отца у меня уже давно нет, а вот мать жива. Видимся не часто, раз в месяц заезжаю часа на два проведать и денег оставить. Жива, здорова, улыбается, и от этого на душе спокойно. Случись с ней что — весь покой насмарку.

 — Ян, ты где? — спрашиваю, когда слышу в трубке металлическое «алло».

 — Я сейчас поднимусь в номер, Андрей. Прогулялась немного.

 Ее тон настораживает: спокойный, но неживой. Сейчас я поневоле нахожусь в своей самой ненавистной позиции, наблюдательской, поэтому сажусь на диван и, ткнув в пульт от телевизора, жду. Яна появляется в гостиной спустя пятнадцать минут после звонка, с виду спокойная, на деле же напряженная, как электричество. Молча садится со мной рядом и смотрит в экран.

 — Разговор как прошел, Ян?

 Ее профиль становится каменным, только ресницы подрагивают. Я смотрю на ее щеки, ища признаки того, что она ревела, и, хотя их нет, уверен, что именно этим она занималась во время своей прогулки.

 — Тебе нужно было мне сказать, что отец — причина твоих проблем, Андрей, — наконец, выдает Яна с усталым укором в голосе. 

 Я кладу ладонь ей за плечо и разворачиваю к себе. Терпеть не могу, когда она превращается в закрытую ракушку.

 — Для чего?

 — Я бы тогда… — она запинается, отводит глаза.

 — Тогда что, Ян?

 — Я бы с ним поговорила, пригрозила… хотя бы что-нибудь сделала, — ее голос звучит неуверенно, и меня перекручивает от прилива сочувствия. Крепко ее шарахнуло сегодня, потому что выглядит Яна полностью потерянной.