Словно и не было этих двух недель после памятного разговора. Та же шарманка.

 — Вот смотрю я на тебя, Семен, и думаю: то ли я вырос, то ли ты не дорос. Ты себя пяткой в грудь колотишь, что о дочери заботишься, а на деле срать тебе на нее. Ты в ней придаток свой видеть хочешь. Обращаешься с ней как со щенком: ошейник красивый купил, корм выбрал, лежак, конуру. Срок подошел — пора суку на случку, и не с дворовым псом, а чтобы кобель был с родословной. Уже видишь, как щенков породистых на руках держишь и как на выставку их будешь водить за медалями. Это твоя отцовская любовь? 

 — Пошел на хер из моего номера, — цедит Семен.

 — Дослушаешь, потом уйду. Ты дочь свою потерять можешь, старый ты пень, неужели не понимаешь? Она же все видит, все чувствует. Мечется, как бы и мне, и тебе угодить. Не тебе звонит ревет, а мне, потому что тушу твою прооперированную тревожить не хочет. Не отступлюсь я от нее, и что ты дальше сделаешь? Ультиматум ей поставишь? Уверен, что тебя выберет?

 — А ты думаешь, тебя?

 — В этом проблема твоя, Семен. Ты видишь в ней ребенка. Я вижу женщину, потому что она и есть женщина. Лет пять назад, может, она бы тебя и выбрала, а сейчас без шансов. 

 — А ты попробуй, рискни. Так уверен? Я ее с пеленок знаю. Пока ты баб других трахал, я ее на руках качал. 

 — Жизнь не всегда справедлива. Мы с тобой оба должны за решеткой сидеть, а на деле в Израиле в отеле за пятьдесят косарей за ночь зависаем. 

 — Вышел на хрен, пока я тебе морду не разбил.

 Я мысленно вздыхаю. Не хочет он по-человечески. Прямо разочарование какое-то. Семен всегда для меня старшим другом был, примером для подражания, а тут… Впрочем, так даже легче. 

 — Вижу, взывать к твоей отцовской любви бесполезно, ибо ты оказался дубовее, чем я думал. Слушай тогда на более доступном тебе языке, потому что сюсюкать с тобой в честь прошлой дружбы мне надоело. Я вчера взятку в зубах Базыгину принес: бренд «Хлеб& Соль» остается за мной — это дело решенное. Амбалов твоих сегодня солнцевские вытряхнули — слышал уже, наверное, так что носа сунуть туда больше не посмеют. С пожаром неприятно, конечно, вышло, но дело поправимое. Я еще на страховке как следует погреюсь. Как знал тебя, мудака, сумму увеличил. Хорошо, что работяги не пострадали, но ты, естественно, об этом в последнюю очередь думал. У меня задница со всех сторон прикрыта, Семен, ты меня не достанешь. Продолжишь этот беспредел, я добрым зятем быть перестану, и тебе такую ответку преподнесу, что ты надолго на жопу сядешь. Больше десяти лет в Штатах провести — слишком много, чтобы от московской жизни не отстать. Тут ты мне проиграешь. Я это к чему? Заканчивай войнушку, Семен. Янку я не отдам, и сделать ты ничего не сможешь. Начнешь ее прессовать — потеряешь единственную дочь и останешься один.

 — Что-то ты много о себе, Андрюша, возомнил, как я погляжу, — угрожающе рычит Галич и даже шаг ко мне делает. — Понтуешься, советы раздаешь. Не забыл, щенок, кто тебя из болота вытащил? Как вытащил, так и обратно затащу. Будешь захлебываться и скулить, пока не сдохнешь.

 Что это? Маразм старческий? Рановато вроде. Как можно оставаться настолько глухим? По хер. Я сказал все, что хотел. Собираюсь развернуться и уйти, но стремительно белеющее лицо Семена меня останавливает. Блядь. Пусть только попробует, старый мудак, коньки при мне отбросить. Это будет великая несправедливость. 

 Но падать он не собирается и за сердце не хватается. Напротив, его лицо как-то нелогично смягчается, и, обернувшись, я понимаю почему: в коридоре стоит Яна. Щеки покрасневшее, губы искусаны. Подслушивала.

 — Ян, я же просил в номере оставаться.

 — Я не послушалась, — тихо отвечает она, но на меня не смотрит. Все ее внимание сосредоточено на Семене. 

 Не уберег. Может, и к лучшему — быстрее повзрослеет. Но все равно жалко. 

36

Яна

Из меня словно выкачали всю кровь, тело стало неподвижным и сухим, мышцы и сухожилия одеревенели. На секунду думается, что лучше бы мне было остаться в номере, как Андрей и просил, но уже в следующий момент эта слабовольная мысль испаряется. Вот она, суровая реальность, такая, какая есть. Отец никогда не одобрит мой выбор. Отец не относится ко мне как к взрослой. Отец причастен к куче неприятностей в бизнесе Андрея. Отец мне соврал. Во всем услышанном я нахожу всего один плюс, а вернее, два: с проблемами Андрей справился, и он заботится обо мне даже больше, чем я могла предположить. За последнее я обязательно скажу ему свое «спасибо», но позже, не сейчас, когда из-под ног вывалился кирпич, на котором я привыкла стоять всю свою жизнь. 

 — Можно я с папой наедине поговорю? — с трудом оторвав взгляд от застывшего отца, смотрю на Андрея. Даже несмотря на прострацию, отмечаю, что он впервые выглядит настолько озабоченным: брови нахмурены, глаза пристально изучают мое лицо, словно ищут признаки того, что я впаду в истерику. 

 — Я в порядке, — голос звучит немного сипло и грубовато, но я знаю, что он не обидится. 

 — Ладно, — не взглянув на отца, Андрей направляется в мою сторону. Остановившись рядом, заглядывает в глаза и, очевидно удовлетворившись увиденным, мягко касается моего плеча и выходит за дверь.

 Я фокусируюсь взглядом на отце и, заставив себя сдвинуться с места, прохожу в центр гостиной. Если в первые секунды, как он меня заметил, в его лице промелькнуло замешательство, то сейчас папа полностью взял эмоции под контроль и выглядит совершенно невозмутимым. 

 — Все, что я услышала, было правдой?

 Отец слегка приподнимает брови в спокойном удивлении.

 — А что ты услышала, Яна?

 — Пап, пожалуйста, не надо со мной как с дурочкой. Я за Андреем следом пошла, потому что за тебя беспокоилась. Думала, он ненароком может что-то сказать, от чего тебе станет плохо, и тогда я его остановлю. Поэтому слышала все. 

 — Ну и? — не меняя тона, осведомляется он. — Решила меня пристыдить? Не стоит, Яна. Я ни о сделанном, ни об одном сказанном слове не жалею. Все это он заслужил за то, что предал мое доверие, и ты не имеешь к этому никакого отношения. У нас с ним свои счеты.

 В моем состоянии его холодная невозмутимость равносильна издевке, и неожиданно для себя самой меня прорывает:

 — Ты считаешь, что я здесь ни при чем?! Что два близких мне человека развязали войну?! Ты поджег его склад! Там могли погибнуть люди… дети могли лишиться родителей просто потому, что я, по твоему мнению, выбрала не того человека! 

 — Не нужно повышать голос, Яна. Никто не пострадал, так что драматизировать не вижу смысла.

 — Ты даже сейчас это делаешь, пап, — от обиды пальцы сжимаются в кулаки, царапая кожу свежим маникюром. — То, о чем говорил Андрей: не относишься ко мне как к взрослой. Я все это время боялась, что его терпению придет конец и он поставит меня перед выбором: либо ты, либо он. Переживала, что из-за гордости прекратит ваше общение, и я буду чувствовать себя виноватой. А оказалось, что все наоборот: Андрей все это время пытался смягчить ситуацию и молчал о развязанной тобой войне! Сейчас благодаря тебе я чувствую себя вдвойне предательницей. Я думала, что нужна тебе здесь, чтобы поддержать. Чувствовала свою вину за то, что меня не было в Штатах на операции, поэтому бросила все: работу, Андрея, когда была ему необходима… А оказывается, это просто твой план — увезти меня подальше от него и подсунуть Даянову. 

 — Ты думаешь, я не хотел видеть тебя рядом?

 — Ты наверняка хотел, но ведь первопричина не в этом. Почему не позвал меня в Штаты, когда это действительно имело колоссальное значение? Я имела право знать. 

 — Когда у тебя свои дети появятся…

 — Пап. Я все это уже слышала. Мне двадцать четыре, и у меня есть свои мозги. Ты хочешь доказательств, что я уже взрослая? Это я выбрала Андрея. Я первая подошла к нему. Сделала его своим первым мужчиной обманом, потому что он меня не узнал. Он предлагал мне уйти с работы, говорил о вашей дружбе и как она важна для него, отталкивал меня — я все равно перла как танк, потому что всю жизнь мечтала о нем. Это не минутная прихоть маленькой девочки. Мои чувства к нему зрелые, и ты так упорно отрицаешь их, потому что не хочешь признать, что я выросла.